Интерес Моншанена к социалистическим движениям уходит корнями в его семинарское прошлое, когда он с упоением читал Толстого, и даже сделал “Апофеоз войны” Верещагина украшением своей спальни. 9 декабря 1918 года он пишет своей сестре:
      “Читаю “Воскресение” Толстого. Это религия милосердия, Евангелие человеческого страдания, в котором перемешаны гуманистические и социалистические идеи, что делает книгу очень привлекательной…Автор склонен к унижению великих, и возвышению малых: рабов, бродяг, революционеров, нигилистов… Книга очень созвучна моим внутренним переживаниям, моей любви к униженным, моему пацифизму… ”
      Став викарием в шахтёрском городке Рикамари, молодой отец Жюль открывает для себя мир простых рабочих, мир пролетариата. Несправедливость капиталистической системы ужасает его, и он быстро находит общий язык с местными социалистами, что было совершенно необычно для католического священника того времени. Впоследствии его брат по Шантиванаму, бенедиктинец дон Анри Лё Со напишет:
      “Он с удовольствием вспоминал своё служение в Рикамари, шахтёрском приходе, где, смешавшись с простыми рабочими, он чувствовал себя как дома. Он участвовал в их собраниях, и однажды очень удивил лидера коммунистов Вайана-Кутюрье, который впервые видел человека в сутане, пожавшего ему руку по окончании предвыборной речи…” (Анри Лё Со, “Свами Парамарубианандам”).
      Апофеозом дружбы между Моншаненом и представителями рабочего движения стало его участие в съезде коммунистов угольного бассейна Рикамари летом 1925 года, рассказ самого аббата о котором стоит процитировать полностью:
      “В субботу в помещении светской школы прошёл коммунистический съезд против войны в Марокко. Присутствовал там. Беседовал с людьми. Мне говорили, что это опасно и т.д., но: не было никаких оскорблений в мой адрес, немного удивления, даже симпатии, иногда скрытой, иногда ярко выраженной. Некоторые делились со мной, что они верят в Бога в Иисусе Христе, Первом Коммунисте (из-за заповеди о любви друг к другу), но что религией заправляют лицемеры, и, как следствие, Церковь не осуждает войну. Вначале я был единственным католиком, затем подошли ещё три молодых человека. Многие хвалили мою храбрость, другие утверждали, что у них царит свобода слова, и каждый может говорить всё, что ему хочется… В общем, отношения с ним складывались очень легко… Я попросил у председателя слово… Выступал вежливо… В уголке сидел Вайан-Кутюрье, депутат от Парижа. Я подошёл к нему и сказал, что мы с ним давно знакомы по книгам: “Я так рад, господин аббат, познакомиться с Вами” – ответил он – “Я поддерживаю отношения с отцом Тейяром де Шарденом (иезуитом), вместе с которым мы занимаемся антропологией. Это умнейший человек, я очень его ценю”. Мы пожали друг другу руки… Затем я провёл небольшую беседу, в которой отстаивал право верующих искать моральную силу в Евангелии и посвящать свою жизнь народу и делу мира. Я окончил выступление возгласом “Во имя Христа и во имя народа!” Довольно бурные аплодисменты и ни одного враждебного возгласа. Вайан-Кутюрье отвечал очень галантно: он верит в искренность некоторых священников-пацифистов, но их вскоре проглотят их руководители” (Жюль Моншанен, “Письма матери”).
      Впрочем, в те времена официальная Церковь, напуганная невиданной мощью нарождавшегося пролетариата, так и не смогла понять попытки молодых энтузиастов построить мосты диалога и дружбы с представителями народа. Сам Моншанен предполагал, что встреча с коммунистами может выйти ему боком, и он оказался прав: несколько недель спустя ему пришло уведомление о его переводе в другой приход (в Лионе). И всё таки его вера в народ не угасла:
      “По крайней мере в моём сознании пребывала радость от того, что я заставил революционную толпу аплодировать Христу… Я не жалею о том дне…” (Там же).

      Уже находясь в Индии, аббат Моншанен внимательно следил за развитием событий в отношении дорогих ему рабочих священников – людей, которые решили для себя, что служение Христу должно протекать в среде простого трудового народа, что они должны совмещать высшее духовное призвание с обычной работой на заводе или фабрике:
      “Эти рабочие священники и монахи заслуживают особого восхищения ещё и потому, что они остаются непонятыми…непризнанными большинством католиков и других священников, которые обвиняют их в симпатиях к коммунистам… Их положение нельзя назвать уверенным” (Там же).
      Эпопея с рабочими священниками окончилась поражением последних: Ватикан наложил вето на подобное служение, однако вскоре в другой части света, в Латинской Америке, на смену им пришла целая армия теологов освобождения и христианских социалистов. Будучи последовательным сторонником диалога со всеми социальными, религиозными и культурными группами, Моншанен видел в рабочих священниках и христианских социалистах своих единомышленников:
      “Точно также, как рабочие священники стоят перед марксизмом, мы стоим перед индуизмом, перед этой стеной, сквозь которую нам необходимо пройти” (Там же).
      Конечно, политические взгляды Жюля Моншанена невозможно оценивать как коммунистические или марксистские: его социализм был, скорее, сродни индийскому гандизму или латиноамериканской теологии освобождения. Однако, несомненно то, что он один из немногих попытался понять истинные предпосылки возникновения вышеуказанных направлений в философии, не рассматривая их однозначно в негативном свете.
      “До конца своей жизни, в уединении Ашрама, он занимался исследованиями интеллектуальной жизни и социологии развития коммунизма: как чувственно и с какой тревогой он в последние годы своей жизни следил за драматической историей встречи Церкви с поднимавшимся пролетариатом…” (Анри Лё Со, “Свами Парамарубианандам”).
      В заключение хотелось бы привести небольшую высказывание отца Жюля, касающееся его личному подходу к политической и духовной ситуации в современном ему мире:
      “Капиталистическая система должна быть уничтожена, а пока она существует, я остаюсь неисправимым эпикурейцем... Моё личное решение проблемы - это ву-вей Лао Цзы”.

Максим Демченко